В полночь я захожу в твою комнату и осторожно прикрываю дверь, чтобы не разбудить тебя. Я знаю, что ты ждал меня весь день, а сейчас сладко спишь, свернувшись на кровати маленьким жалким комочком и кутаясь в теплое одеяло.
После смерти Сасори ты стал еще более беззащитным. Более дерганым, более неразумным.
Более маленьким.
На твоем столе тихо горит свеча, бросая блики на стены и вызывая причудливые тени, которые касаются моего лица, и я почти чувствую эти их касания.
Я обнимаю тебя, вглядываясь в нежное детское личико с вечной печатью того снобизма, которым нам так присущ, и без которого нам не выжить.
Как ты стал таким? Сейчас ты похож на ангела, тихо дремлющего после своих веселых ангельских забав, но не как не на преступника класса «S», которого боятся все окружающие деревни.
World Domination.
Как такая мысль могла прийти в твою золотоволосую головку?
Как ты решил стать убийцей? Зачем решил дарить всем боль?
Когда ты вступил в организацию, ты был еще совсем невинен. И как только ты увидел меня, я почувствовал исходящую от тебя волну желания. Это было так забавно что сначала не вызвало ничего кроме стремления поиграть с тобой.
Это было в первые дни. В самом начале.
А потом, через много лет, когда я видел твой влюбленный взгляд, обращенный к Сасори, я думал о том, что ты все еще продолжаешь звать меня.
Это могло быть стремлением выбить себе лучшее существование – я всегда знал о попытках остальных Акацков сделать из тебя свою собственную подстилку. Судя по тому, как с каждым днем они относились к тебе все более отчужденно, ты им отказывал. Причем отказывал жестко, так, что они не смели касаться тебя. Может быть, пытаясь переспать со мной, ты преследовал только этот мотив – чтобы Акацки больше не трогали тебя.
Я не думаю. Тогда ты был слишком свободолюбив и не мог позволить мне владеть тобой.
А после смерти Сасори ты сломался. Сломался так, что нельзя уже было починить.
В этом есть какая-то горькая ирония – ты был марионеткой Сасори, а после его смерти сломался.
Наверное, ты часто винил его за то, что он бросил тебя. Спрашивал, за что он поступил с тобой так и за что он делает тебе так больно.
Это настолько предсказуемо, что опять же вызывает у меня смех.
Ты глупый мальчишка, которому, по сути, и не место в нашей организации среди сильных ниндзя.
Первый раз ты пришел ко мне через неделю после смерти Сасори. Из твоих синих глаз безостановочно текли слезы, а в зрачках горела слепая любовь. Я не помню, как ты оказался в моей постели, но после твоих полных экстаза криков удовольствия и стонов мне стало противно. Та противно как не было никогда в жизни. Казалось, что я никогда не смогу от этого отмыться.
Ты смотрел на меня и безостановочно шептал лишь одно слово.
- люблю, люблю, люблю, люблю…
И после каждого я бил тебя по лиц. Сильно, жестко, выплескивая все, что во мне накопилось. Твое личико было вымазано кровью, а ты все еще шептал разбитыми губами эти пять проклятых букв.
- Ты маленькая лживая шлюшка…
Мой голос был хриплым, и я еле сдерживал ярость. Именно тогда пропали все мысли о тебе как о человеке.
Ты каждый день приходил ко мне и плакал. А я бил тебя.
Все повторялось сначала. Твой приход. Ночь полная криков и стонов. И омерзение утром.
Странно, что меня одолевали такие чувства. Я всегда считал себя сдержанным человеком и сильным ниндзя. Но видимо ты, сломанный, тоже что-то сломал во мне.
Или просто убил во мне жалость. Твоя смерть была напрасной жертвой. Но это все же было весело.
Помню твои испуганные глаза, когда мне надоело все это, и я отдал тебя на растерзание Акацкам.
Помню твое истерзанное и изуродованное тело такое беззащитное на темной ткани нашего форменного плаща.
Помню залитое слезами, спермой и кровью личико и шепчущие что-то губы.
Помню то, как склонялся к твоим губам, ловя последний выдох. Помню то, как хрипло вырвалось из твоих легких робкое: люблю.
И как на золото твоих волос потекла ярко-алая кровь.
- Умри, раб мой.